Бисерное рукоделие — модное занятие
Какова же была цель той громадной работы, которая была проделана нашими соотечественницами? Ответ, лежащий на поверхности, заключается в том, что рукодельницы просто следовали общей моде. В то время (как, впрочем, и сейчас) мода играла колоссальную роль в жизни общества. Ей старались следовать во что бы то ни стало, а предписания ее, в отличие от нашего времени, были необычайно детальны и отличались абсолютной непререкаемостью. Например, в «Московском телеграфе», который был модным оракулом для многих русских дам, читаем: «Свадебная корзинка (corbeille de mariage), то есть подарки, которые жених подносит невесте, всегда была предметом особых забот, и всегда строго следовало при этом наблюдать законы моды... Ныне, прежде всего, дело в шалях; их должно быть четыре: одна длинная и, кроме букетов, с двумя бордюрами; другая длинная же, черная; третья квадратная, с цветными угольниками и с розетом на середине; она стоит тысячи две-три франков; четвертая не важна; тысячи в полторы франков, полосатая, отчего и называют ее лошадиная попона (couverture de cheval)». Свадебная корзинка дело, безусловно, важное и ответственное, но и в деревне нельзя было расслабляться. Вот как описывает «Московский телеграф» того же года в своем июльском номере наряд, уместный для дамы, идущей на рыбалку: «Щеголиха в деревне, отправляясь по утру удить рыбу, должна быть одета следующим образом: соломенная шляпка a la Pamela, с зеленою лентою, которая окружает тулью; перкалевые панталоны; башмаки коженые, с серыми штиблетами; жаконнатовый реденгот, с пеллеринкою». Щеголихи, конечно, не пренебрегали этими указаниями. Уже в конце 18 века граф Сегюр, французский посол при дворе Екатерины II, сопровождавший ее в поездке по России, пишет, что в Смоленске был дан «пышный бал, на котором было до трехсот дам в богатых нарядах; они показали нам, до какой степени внутри империи дошло подражание роскоши, модам и приемам, которые встречаешь при блистательных дворах европейских». При таком отношении к моде не удивительно, что увлечение бисерным рукоделием распространилось, как лесной пожар. Даже в музее Bello Puebla в Мексике с помощью известного историка моды А. А. Васильева мы находим описанного у В. Дудоревой Гименея, сопровождающего Амура и Психею в храм любви. Однако это увлечение не ограничивалось только слепым следованием иностранной моде. Перенесенное на нашу почву, оно нашло отклик в душе множества русских мастериц, которые придали бисерным работам неповторимое своеобразие, вложили в них частицу своей души.
Способность сделанных своими руками вещиц создать уют, подчеркнуть личные склонности, выразить чувства рукодельницы как нельзя лучше соответствовала новому стилю жизни, новому пониманию интерьера, характерному для так называемого «русского бидермейера».
В то время как в 18-м и в самом начале 19 века интерьер носил репрезентативный характер и должен был демонстрировать богатство и изящный вкус владельцев, в 20—30-х годах 19 века он в какой-то степени противопоставлялся неустроенности окружающего мира, рассматривался как способ отгородиться от него и воплотить «проявления идеального» в частной жизни. Очевидно, именно это имел в виду П. Я. Чаадаев, советуя знакомой даме в одном из своих «Философических писем»: «...Сделайте свой приют как можно более привлекательным, займитесь его красивым убранством, почему бы даже не вложить в это некоторую изысканность и нарядность? заботы ваши будут иметь целью не вульгарные удовольствия, а возможность всецело сосредоточиться в своей внутренней жизни». Этот достигнутый идеал, эта гармония интерьера с внутренним миром его хозяйки, которая в свою очередь является глубоко и тонко чувствующей натурой, прекрасно выражена в отрывке из рассказа Н. Ф. Павлова «Маскарад», опубликованного в 1835 году: «Притом же только вечером, под влиянием ночной раздражительности, ей (жене героя. — Авт.) приходила охота обнаруживать свои любимые мысли и заметки, сделанные над жизнью тихонько от всех. Тут рука ее с иголкой останавливалась над канвой, пристально глядела она, глаза были покойны, только голос передавал искренность ее сочувствия к своим речам... Весь мир оттенков и мыслей, который можно привязать к иному слову, электрически понимала она и скромно опускалась на канву... Возле нас все так дышало эгоизмом счастья! Это была гостиная, приготовленная не для людей, а для себя, ее не берегли, но в ней жили. Две-три картины отличных мастеров, фортепьяны, разбросанные книги и журналы, мебель для всех причуд тела, ничего слишком великолепного, а каждая вещь так изящна, что годилась бы на украшение дворца. Все предметы напоминали успехи образованности, блеск, шум, и между тем всего лучше, всего привлекательнее казалась тут поэзия уединения, тишина души». Как видно из этого отрывка, вышивающая хозяйка органично вписывается в атмосферу уединения и «тишины души», которые так восхищают и умиляют автора. И надо надеяться, что создаваемая ею вышивка впитает в себя и донесет до наших дней частицу этой атмосферы.